|
Примечание авторов сайта: Данную статью мы перепечатали в сокращении с целью
просто рассказать о первой серьезной роли Юозаса Киселюса в кино – роли
Антона Соммера. Фильм «Цену смерти спроси у мертвых» вряд ли сейчас
возможно найти в прокате, а после прочтения этой статьи складывается
более-менее полная картина. Мы выделили из нее наиболее интересные, на наш
взгляд, моменты. Стоит упомянуть, что этот фильм был снят в советское
время, в то же время, конечно, была написана статья, поэтому все мы
оставили все, как есть, история – есть история, и от нее никуда не деться.
Неверный, мечущийся луч «летучей мыши» вырывает из тьмы то чью-то
руку, то спину, то нахлобученную на лоб кепку. Несколько мужчин несут
что-то тяжелое, длинное, укутанное грубым холстом; опускают в яму,
забрасывают землей. И только спустя какие-то секунды тебя вдруг обжигает:
да ведь это они зарывают покойника! Тайно, в ночи хоронят человека! А
после, пожалуй, кадр еще пожутче: в печи, в обыкновенной крестьянской
печке, сжигают одежду. От того, кто совсем еще недавно, может, два-три часа
назад, сражался, мыслил, страдал, являя собой целый мир, неповторимый и
единственный, не должно оставаться ничего, никаких вещных следов – даже
лоскута рубахи. Потомучто мертвый может дать охранникам нить к живым…
Так начинается этот беспощадный, жестокий в своей правдивости фильм
<...>
Картина М. Унта и К. Кийска – это суровая, даже жестокая повесть о
последних днях жизни и о гибели подпольщика Антона Соммера.<...>
Время и место действия картины определяются точно: весна 1925 года, Таллин.
<...>
С самого начала она движется неторопливо, лента Калье Кийска.
Действие разворачивается однолинейно, монтажные фразы идут последовательно,
одна за другой. Но вот – Антон Соммер схвачен агентами охранки. Экспозиция
закончена. Ритм еще более замедляется, монтаж становится параллельным,
чтобы мы сумели рассмотреть перипетии судьбы героя пристально и в
подробностях, в психологических и эмоциональных нюансах, во всех
опосредованиях и связях – политическо-исторических, нравственных, личных.
Вне этого подробного контекста не понять кульминации картины –
спора-диспута Антона с Бруно, недавним однокашником и другом. Здесь, в этом
центральном эпизоде, мы, по мысли режиссера, не должны упустить ничего,
даже самую малость – оттенки в выражении лиц, характер жеста, содержание
взгляда… Длинный эпизод, прерываемый монтажными перебивками, сделан почти
на одних крупных планах.
Судьба Антона Соммера выходит на финишную прямую. Ему объявляют
решение правительства: принято предложение Советского Союза об обмене
Соммера на пять эстонских военнопленных (взятых в плен во время войны,
которую вели Эстония и Советская Россия). Близка развязка. Ход событий
получает новое ускорение, а каждый отрезок экранного времени еще более
уплотняется, предельно насыщаясь художественной информацией. Фабула снова
устремлена по одному единому вектору – вектору судьбы Антона Соммера.
<...>
Есть в фильме еще одно – весьма существенное в общей его
художественной системе – лицо: уже упомянутый руководитель подполья,
обозначенный в титрах как Безымянный.
<...>
Когда подпольщица Эстер, беззаветно и безответно любящая Антона,
узнает, что он осужден на смерть, она бросается с мольбой к Безымянному:
«Пожалуйста, сделай так, чтобы Антон жив остался… Ты все можешь, сделай,
чтобы он остался жить, чтобы больше никому умирать не приходилось, умоляю
тебя. Сделай что-нибудь! Сделай что-нибудь!» <...> Но Безымянный
никакой не сверхчеловек, он наделен живыми и индивидуальными чертами. Он-то
хорошо понимает, что возможности его весьма ограничены. Так, сразу после
ареста Антона он связывается с Советской Россией, чтобы попытаться
организовать обмен, но тут же откровенно говорит товарищам: «Я не уверен,
что его обменяют, времена не те. Но… возможно, нам больше ничего не удастся
сделать». «Ты заживо хоронишь человека!» - взрывается Эстер. «Конечно, нехорошо,
- печально отвечает Безымянный, - но мне приходилось это делать».
·
Схваченный Антон (Юозас Киселюс) проходит три круга полицейского
ада. Первый круг – арест, пытки, смертный приговор, ожидание казни.
Второй – искушение жизнью.
Третий – «освобождение для обмена», чудовищный акт «вдохновения»
охранки. Кровавая провокация, гибель от руки полицейских убийц.
Главное противостояние фильма – не в первом круге, не у полицейского
следователя, хотя начинается оно там. Слишком тривиален этот охраннический
чин (острый рисунок роли создает Калье Комиссаров), слишком он дешевый
позер и банальный садист, рядящийся под интеллектуала.
<...>
Главное же противостояние фильма – это спор Антона с Бруно.
Бруно – не следователь. Это человек совсем другого ранга и
умственного уровня.
<...>
Никто не требует от Антона измены, утверждает Бруно, посланный для
переговоров с Антоном министром внутренних дел. В обмен на помилование
министр просит от Антона лишь одного: написать откровенную книгу о «красных».
<...> Эта книга вовсе не должна быть пасквилем, нет! Это будет, по
сути, объективный научный труд. <...>
- И все предать? – спрашивает Антон.
- Предать?! Почему? Брось ты все эти
высокие слова!…
<...>
- Каждая клеточка твоего тела
противится смерти, - сам того не зная, вторит «гуманист» Бруно полицейскому
следователю.
- С этим можно справиться, - горько
парирует Антон.
И тут бессильно-яростной гримасой искажается до этого вполне
благопристойное, даже приятное, хотя и обличающее слабоволие, лицо Бруно –
искажается так, будто перед нами совсем другой человек, ожесточенный в
своем бессилии. Этот человек почти в истерике кричит Антону, что весь мир
для него исчезнет, исчезнет вместе с ним – неужто он этого не понимает?! И,
захлебываясь, обрушивает на непреклонного Антона целый прейскурант даров
жизни, которых для него больше не будет, сваливая в одну кучу Таллин и
бифштексы, Рембрандта и снег… Ценности это? – как полагает Антон?
Тот просто и серьезно отвечает: да, это великие ценности. Юозас
Киселюс идет вопреки традиции, рисуя своего героя человеком мягким, внешне
меньше всего похожим на героическую личность. Он немногословен,
сосредоточен, на его челе нет печати трагизма – обыкновенный человек. Но с
какой огромной внутренней силой, выражающей неколебимую уверенность в
выборе своего героя, открывает актер выношенное, выстраданное всей жизнью
борца:
- но есть еще одна ценность, которой
ты не упомянул. Честь, Бруно…
Вот он, непреодолимый зазор между бывшими однокашниками.
<...>
…Антон победил в противостоянии с Бруно. Отринул искушение жизнью.
Прогнал былого приятеля их камеры. Антон ожидает казни.
Почему кажется, что экранное время в этих кадрах сравнялось с
временем физическим? Тягуче идут минуты, часы, дни… Да, именно дни. Сила
этих кадров такова, что зритель словно ощущает себя в телесной оболочке
Антона Соммера, смертника. Только что мы следили за диспутом, который вел
Антон с Бруно, были очевидцами железной неколебимости Антона, а теперь,
когда смерть придвинулась к нему вплотную, авторы и не пытаются убеждать
нас, будто Антону плевать на жизнь
<...> Нет, нет и нет! Антон – не сверхчеловек и не фанатик,
ему безмерно, непереносимо - поистине смертельно! – тяжко, как было бы
тяжко на его месте каждому человеку, каждому из нас. Антон старается занять себя какими-то мелкими,
бессмысленными заботами, заполнить, забить пустую, бездонную бочку времени,
отделяющего его от того мига, когда придут палачи. Вот он начищает ботинки,
вот оглаживает рубашку, вот смотрит в окно, но ясно, что смотрит он в себя…
Приходит старик парикмахер, старательно бреет заключенного, и операторская
камера с тщательностью архивариуса фиксирует этот предсмертный ритуал.
Уходит парикмахер, и снова одиночество смыкается над Антоном. Замкнутые,
гнетущие, давящие кадры словно лишены воздуха. Трудно дышать.
И наконец… Гремит дверной замок, в камеру входят двое. Ведут Антона
длинными, пустыми, бесконечными, как в кошмаре, коридорами, вводят в
комнату. Вспышка блица. Антон инстинктивно закрывает лицо рукой. Начальник
тюрьмы невыразительным голосом объявляет: Правительство Эстонской
республики… движимое… согласилось на предложение Советского правительства…
Обмен! Жизнь! Солнце! Трава! Любовь!
Сумасшедший, безумный восторг охватывает нас. Как прекрасно! Снова
можно дышать! Можно. Но отчего тогда этот самый воздух, которым можно
дышать, застревает в гортани? Почему с каждым мгновением ощущение
безысходности становится все более отчетливым?
И когда в монтажной перебивке мы увидим двух почти респектабельных
господ, неторопливо выбирающих шляпу в шляпном магазине, нас пронзит
прозрение: нет спасения Антону Соммеру. И все свершится с поразительной
быстротой.
Благодушно-бюргерского вида господин в только что купленной шляпе и
его подручный выйдут на узкую улочку предместья, удобно примостят парабеллумы
на согнутые локти, пошлют меткие выстрелы в шофера и охранника машины, что
везут Антона, вытащат его оттуда, оторопелого, («скорее, скорее, парень… мы
– свои»), загонят в какой-то вымокший под таллинским осенним дождем двор и
осыпят пулями. Антон побежит по двору в своем стегающем полами по ногам
плаще туда, сюда, но кругом стена. Слепое окно. Дождь – мелкий,
нудный. Грязный пятачок двора.
Тупик.
Так умрет Антон Соммер.
А вслед за тем офицер деловито пристрелит и сделавших свое дело
полицейских убийц <...>: те, кто знает правду, должны уйти. Убийство
Антона припишут «красным».
А в конце ленты, когда Эстер со спокойной тоской вспомнит Антона
(«ему всегда будет тридцать один»), на экране повторится сцена его смерти,
которую Эстер не могла видеть. Повторится в рапиде, в вирированных, словно
обесцвеченных временем, документальных кадрах. Чтобы мы запомнили ее – в
каждой детали. <...>
Владимир Ишимов
*Если Вы будете использовать
материалы этого сайта,
убедительно просим ставить в известность его авторов,
или указывать ссылку на данный источник.*
|
